Совсем недавно социологи «Левада-центра» выяснили, что в опросе россиян на предмет выявления самых выдающихся людей — причем всех времен и даже народов — лидером стал все тот же неизбежный в наши дни товарищ Сталин, опередив при этом не только какого-то Пушкина (это ладно), но и самого действующего президента.

Рассматривать каждого финалиста по отдельности в данном случае не так уж интересно. Интересен сам по себе этот шорт-лист. Интересны они тут все вместе.

Интересно распределение мест.

На вопрос, как так получилось, что в «левадовском» опросе Сталин обошел Пушкина, лучше всего отвечает очень старый анекдот про то, как к одному москвичу приехал погостить из провинции его родственник, мастер спорта по стрельбе.

И вот москвич водит гостя по столице, все показывает. Кремль, Царь-пушка, Большой театр, ГУМ, Третьяковка… Идут они по улице Горького (анекдот, напоминаю, старый). И тут гость спрашивает: «А это кому памятник?» — «Не узнаешь, что ли? Это ж Пушкин!»

«Странно, — говорит мастер спорта по стрельбе. — Почему же вдруг Пушкин, если Дантес точнее попал?»

Но в тройку Пушкина все-таки взяли, что, с одной стороны, не может не радовать сердца ревнителей великой русской культуры, наполнять их, сердца то есть, смутной надеждой.

(Ну как же! «Чувства. Добрые. Лирой. Милость. К падшим. А? Иосиф Виссарионович? Владим Владимыч? Чувства добрые? А? Милость к падшим? Не?»)

С другой же стороны, диковато, конечно, выглядит «наше все» посреди «этих всех». Но только на первый взгляд.

Не в первый раз уже Сталин и Пушкин оказываются запряженными в одну и ту же гоголевскую тройку, несущуюся невесть куда и не дающую ответа.

В феврале 1937 года исполнилось сто лет со дня гибели поэта. Каковое печальное событие широчайшим образом праздновалось (я не оговорился, не отмечалось, а именно праздновалось) в СССР. Это была настоящая вакханалия, развернувшаяся на фоне не менее значительных, но куда более чувствительных событий того же памятного года. И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь врубались на полную громкость и звучали в унисон гневным требованиям рабочих, колхозников и представителей творческой интеллигенции уничтожить, как бешеных собак, проклятых врагов и шпионов.

Это был не какой-нибудь заветный «мой Пушкин». Это был «наш», сталинский Пушкин, как сталинской и была, и называлась новенькая, с иголочки, конституция, вослед поэту восславившая в свой жестокий век все мыслимые свободы.

10 февраля 1937 года в Большом колонном зале Дома союзов, где только что прошел показательный судебный процесс по делу троцкистов, закончившийся расстрелом большей части подсудимых, состоялось торжественное заседание, посвященное празднованию дня смерти Пушкина.

С приветственным докладом выступил там советский поэт, лауреат и орденоносец Николай Тихонов. Вот что он в числе прочего сказал.

«Любовь к Пушкину, — сказал поэт, — как и любовь к наркому внутренних дел Ежову, является формой любви к товарищу Сталину».

Не поленитесь и перечитайте еще раз. И вы заметите не только то, что сказанное там и тогда проливает некоторый свет на происходящее здесь и теперь, но еще и то, что, как и в нынешней «левадовской» упряжке, там затесался некто третий. И тот третий — все из того же самого славного ведомства, как и этот. И этот третий, как и тот, явление — исключительное временное, хотя и немало преуспевшее в порученном ему деле. Третий — что в том, что в другом случае — это не субъект истории. Это функция. Это место. Тройка должна быть укомплектованной.

А вот бинарная оппозиция «Сталин — Пушкин» — это да, это, как говорится, всерьез и надолго.

Сталин — это неиссякаемый символ социальной и моральной безответственности.

Пока в складках и трещинках исторической памяти будет сидеть и дымить своей трубкой товарищ Сталин, люди будут твердо знать, что все былые преступления точно не «наши». Глупость и подлость «совсем не наши». Заблуждения и предрассудки — тоже.

Достижения? Победы? Героические деяния и великие свершения? Ну ладно, давайте, это уже, пожалуй, мы. Берем!

Да, у «нас» было много разных родственников. И среди них были совсем разные люди. Но прямыми своими предками «мы» назначаем тех, кто для нас удобнее. Наши деды — славные победы. А те деды, что воровали, предавали, убивали, конвоировали, стучали друг на друга, — это не наши деды, а чьи-нибудь еще. Да и были ли они, эти деды на самом деле? Или их придумали русофобы по заданию Сороса?

«Наши» предки — это те, чье наследство можно лихо и безнаказанно проматывать, а не те, кто не оставил нам ничего, кроме долгов, в том числе и моральных. И никто по этим счетам платить не собирается, еще чего. Никто ни за что не отвечает, и никто ни за что не заплатит.

А кто заплатит? Пушкин?

Похоже, что да, именно ему, вопреки старой фольклорной традиции, утверждавшей, что за нас никто ничего не сделает, в том числе и он, делегируются все постылые обязанности и повинности.

Один лишь только Пушкин и никто другой протрет затоптанный коридор, заменит перегоревшую лампочку, сбегает спозаранку за пивком, заберет одного пацана из детсада, а другому решит трудную задачку. А когда он все насущные дела за нас переделает, сядет он тихонечко в углу и под жужжанье Арининого веретена споет нам колыбельную про «кружку-подружку».

За что мы его и любим. Не так, конечно, как товарища Сталина, но почетное третье место мы ему отведем. Как-никак он «наше все».

Существует такая расхожая, растоптанная, как старый тапок, словесная формула, интонационно слегка и непонятно почему воспроизводящая какой-то неместный акцент: «Сталин придет — порядок наведет».

Ну конечно же, Сталин! А кто еще? Пушкин, что ли?

Источник: InLiberty