(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)

В 1938 году по указаниям из Москвы и Киева в городе были закрыты все местные еврейские органы власти, участки милиции, народные суды, школы, училища и детские сады. Как «очаги буржуазно-националистического влияния». Мама осталась без работы и очень переживала. Мой еврейский детсад преобразовали в русский. Заменили воспитателей и нянечек. Теперь они разговаривали с нами, учили читать, писать и считать только по-русски. Приучали точно соблюдать распорядок дня. Особенно мне не нравился «мертвый час». Воспитатели всё делали, чтобы наши детские мозги настроить на тот строгий революционный порядок и боевой дух, которым два десятка лет назад были заражены наши отцы и матери.

После долгих раздумий безработная мама пошла в горком партии - за новым назначением. Вот что через много лет спустя она рассказала мне о том визите: «Меня принял второй секретарь горкома. «Софья Самойловна, - сказал он, - отношение партии к еврейским кадрам сейчас изменилось. Многие объявлены «врагами народа» и арестованы…»

-Кто арестован? - спросила я.

- Наш бывший председатель горисполкома Яков Дробнис. Вы были с ним знакомы? -заинтересовался секретарь горкома.

-Я приехала в Полтаву, когда его уже перевели в Киев, но знаю, что Дробнис - член партии с дореволюционным стажем. В Гражданскую был комиссаром, а сейчас в Москве работает в Совнаркоме.

-Уже не работает… Оказался троцкистом. Расстреляли…

-А Иосифа Либерберга знали?

- В нашей киевской партшколе он заведовал кафедрой еврейской культуры...

-Тоже арестован.

-За что? – с возмущением удивилась я.

-Неужели вы не читали, что сказал товарищ Сталин на мартовском Пленуме ЦК? Вот послушайте…

Секретарь достал из ящика стола газету «Правда» и, искоса поглядывая на меня из-за очков, начал читать. Затем, отложив газету, продолжил разговор:

-Товарищ Фридгут, оказывается, вы знали и троцкистов, и вредителей. Нам придется серьезней понаблюдать за вами…

Мама понимала, что может последовать за этим предупреждением, но, сдержав свои эмоции, сказала: - Знаете, я всегда верно служила партии и людям. А наблюдать - ваша обязанность…

Закурив, секретарь неожиданно предложил: - А пока, я советую вам пойти работать… в милицию.

- Милиционером? - возмутилась мама. - Конечно, нет. В областном управлении МВД буфетчица проворовалась и осуждена, а вас, честного и принципиального коммуниста, мы рекомендуем поработать там буфетчицей. Понаблюдаем за вами… Других вакансий у нас нет...

Представляю, что было на душе у мамы после этого предложения. Она физически ощутила, что её может накрыть волна страшных сталинских «чисток»1937 года, на которые намекал секретарь горкома. Ведь то, что происходило в СССР, где люди, проклинающие вымышленных врагов и прославляющие палачей, пели «Эх, хорошо в стране советской жить…», никак не соответствовало революционным, коммунистическим идеалам мамы. Из горкома пришла домой сильно встревоженной. Потом вечером долго о чем-то шепталась с папой. А утром Жене и мне сказала: -Дети, больше извозчик за мной не приедет. Я буду работать... буфетчицей. Услыхав это, мы обрадовались: -Здорово, теперь с работы ты будешь приносить домой что-нибудь вкусненькое…

Но наши надежды не оправдались...

Вскоре летним днем мне захотелось увидеть маму. Подбежал к зданию НКВД. У двери меня остановил милиционер. - Сюда, мальчик, нельзя! - Пропустите к маме,- попросил я. - А кто твоя мама? - Софья Самойловна, буфетчица.

- Да? - удивился милиционер, потом сказал, - проходи.

Я вошёл в вестибюль, поднялся по ковровой дорожке на второй этаж и в буфете за стеклянной витриной увидел маму. А она, заметив меня, испугалась: - Почему ты здесь? Дома что-то случилось?

- Ничего не случилось. Просто я хотел увидеть тебя, мамочка, и меня пропустил дядя милиционер.

- А я ведь, сынок, на работе. Тебя может увидеть начальство…

- Но я же не чужой, и пришел к тебе, мама. В твоем буфете конфеты, пряники, яблоки, черешни... Такого ни в магазинах, ни дома я еще не видел. Почему же ты не можешь все это принести домой?

Мама строго посмотрела на меня, затем показала на витрину: -Все, что ты видишь, сынок, для работников милиции. Покупать эти продукты в буфете могут только они. А все остальные, в том числе папа, няня Паша и я, должны покупать в магазинах и на рынке. Ты понял меня?

Я кивнул головой. Вот такой коммунисткой была мама.

А отец, работая стекольщиком в строительных организациях, с утра до вечера носил на плече тяжелый, наполненный большими листами стекла реечный ящик. Кроме стекла там всегда находились деревянная линейка-метр, клеенчатый сверток с замазкой и кожаная сумочка с главными рабочими инструментами - несколькими медными молоточками на деревянных ручках. Вверху каждого молоточка было впаяно крошечное алмазное зернышко. Отец говорил, что его алмазы разрезают даже самое толстое «бемское» стекло. Таких алмазов в городе не было ни у одного стекольщика, даже у его друга Марика.

Все свое детство дома я ощущал неистребимый запах олифы и мела, из которых отец вечером на кухонном столе изготовлял оконную замазку. За исключительное трудолюбие и мастерство он пользовался большим уважением среди горожан.

В атмосфере политики

С пяти лет я начал по слогам читать заголовки московской газеты «Социалистическая индустрия», которую выписывала мама. С родителями ходил в колоннах на демонстрации 1 мая и 7 ноября, участвовал в митингах. Сколько радости было, когда увидел фотографию в областной газете «Большевик Полтавщины»: 1 мая папа на велосипеде «Дукс Три ружья» проезжает перед трибуной. А на раме «велика» я, держась за отца левой рукой, правой машу красным флажком...

Однажды папа принес домой портрет маршала Буденного. Когда я впервые увидел смуглое лицо и большие смоляные усы героя Гражданской войны, мне стало страшно. Я заплакал и закричал: «Уберите его куда-нибудь!». Портрет спрятали. Но, если папа или Женечка хотели надо мной подшутить, они доставали этот портрет и показывали мне. От испуга я прятался под кровать.

В то время страна «выполняла и перевыполняла» сталинские пятилетки. Хотя папа не был членом партии, однако он был сыном своего сурового времени, которое выработало у него чувство высокой организованности и ответственности. Наша семья гордилась, что отцовская фотография в добротном костюме, белой рубашке и галстуке красовалась на городской доске Почета в парке Клуба работников потребкооперации (КПК). Дома и на утренниках в детском саду я декламировал:

Папа мой стахановец, папа мой герой:

Четыре дня работает, а пятый выходной...

В кармане рабочей спецовки отца был блокнот, куда химическим карандашом он заносил личный план: что делать завтра, на следующей неделе, через месяц. Дома он учил Женечку и меня жить строго по плану: когда просыпаться, делать зарядку, ходить вместе в кино, театр, баню, библиотеку. По этому плану мы ходили в кинотеатр «Рекорд», что на углу Котляревской и Октябрьской. Там видел первые немые советские фильмы «Праздник святого Йоргена» и «Закройщик из Торжка». В зрительном зале справа от экрана находился рояль, на котором пианист (его называли тапер) играл соответствующую действию музыку. Незабываемыми для меня стали первый звуковой советский фильм «Путевка в жизнь», а позже «Чапаев». Позже с родителями мы с восхищением смотрели «Веселые ребята», «Цирк», «Светлый путь» с Любовью Орловой и Леонидом Утесовым, «Искатели счастья» с великими еврейскими артистами Соломоном Михоэлсом и Вениамином Зускиным. Жизнерадостная музыка Исаака Дунаевского этих фильмов навсегда запала в мою душу.

В 1938 году родители водили меня на заснеженную и украшенную флагами Октябрьскую улицу встречать участника «чкаловского» перелета Москва - Северный полюс - Америка, летчика Белякова и члена дрейфующей полярной станции «СП-1» Федорова. Моя душа прыгала от гордости: как хорошо, что Красный флаг реет на Северном Полюсе, а наши советские летчики, впервые в мире долетели до Америки. С той поры начал собирать почтовые марки, которые наклеивал на листы школьной тетради. Мои первые марки были с изображением папанинцев и летчиков, спасавших полярников.

В детсаде я выучил еврейское стихотворение Льва Квитко, переведенное Самуилом Маршаком:

«Климу Ворошилову письмо я написал:

Товарищ Ворошилов, народный комиссар!

В Красную Армию нынешний год,

В Красную Армию брат мой идет.

Товарищ Ворошилов, я его люблю,

Товарищ Ворошилов, верь ему в бою!».

Этот стих завершался так:

«Товарищ Ворошилов, а если на войне

Погибнет брат мой милый, пиши скорее мне.

Товарищ Ворошилов, я быстро подрасту

И встану вместо брата с винтовкой на посту!

С энтузиазмом декламируя это стихотворение, я, конечно, не мог знать, что через много лет буду разыскивать ушедшего на войну с фашистами и навсегда пропавшего без вести моего двоюродного брата, курсанта военного училища Мулю Калинковича...

Продолжение следует…