Grateful Dead, трафик, Сара Пэйлин, Obamacare, «Игра престолов», Oasis, граммар-наци, Facebook, iPad - это лишь некоторые из бесконечного списка тем, о которых Гитлер разглагольствовал в известной пародии на фильм «Бункер».
Изображения Гитлера также стали использовать в качестве популярных мемов, с предложениями вроде «Wehrmacht bitches at?» и «Jew mad? Get Führerious!», наложенными поверх фотографий диктатора. Использование одного из самых известных злодеев в истории таким беззаботным образом - один из множества вопросов, о которых рассказывает историк Гавриэль Д. Розенфельд в своей новой книге: «Привет, Гитлер: Как нацистское прошлое нормализуется в современной культуре».
Розенфельд утверждает, что в трех основных областях - образовании, политике и поп-культуре - нацисты, Гитлер и Холокост прошли масштабный процесс нормализации. Это означает, что в нашей коллективной памяти это событие и его деятели менее различны и менее аномальны в контексте истории.
Сначала на гипотезу Розенфельда можно посмотреть с изрядной долей скептицизма. Хотя в используемых подростками мемах образ Гитлера рассматривается поверхностно и легко, в то время как антисемитизм снова поднимает свою голову в Европе, для среднестатистического человека Холокост по-прежнему ассоциируется с человеческой греховностью в 20 веке, и его отрицание в большей степени связано с такими безумцами, как Махмуд Ахмадинеджад.
И все же, страница за страницей, ссылаясь на книги, речи, фильмы и очерки, Розенфельд неумолимо строит убедительные доводы, доказывая, что-то изменилось и в академических кругах и в политике, и статус Холокоста как величайшего греха 20-го века (и по ассоциации, статус нацистов как величайших злодеев века) в настоящее время подвергается сомнению.
В научном мире и в глобальной политической сфере, мнения о Холокосте и нацистах меняются по мере того, как люди меняют свои взгляды на Вторую мировую войну, геноцид и развал Советского Союза.
По целому ряду причин в последние два десятилетия мы стали свидетелями резкого сдвига в том, как воспринимается и изображается Вторая мировая война. Ранее ее без тени иронии изображали как «войну за добро», в которой союзные державы одержали победу над злыми силами Оси, но сейчас у нее гораздо более мрачная репутация.
Часть этого сдвига произошла в научном мире. «Война Мира» Найала Фергюсона, «Что было после рейха: жестокая история оккупации союзников» Джайлса Макдоно, «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным» Тимоти Снайдера, «И воцарился ад» Макса Хастинга, «Черчилль, Гитлер и ненужные войны» Патрика Бьюкенена - лишь толика в огромном списке книг, которые бросили вызов понятию «войны за добро».
Для некоторых из этих авторов, решение США и Великобритании объединиться с Советским Союзом представляло гораздо большую катастрофу для человечества, чем нацисты. Для других, как писал Бьюкенен в «Тени войны в Ираке», наследие Второй мировой войны привело к интервенции и культу личности Черчилля. Другие пытались показать, что методы Антигитлеровской коалиции и Оси были схожи в своей жестокости. И они стремились подорвать моральный авторитет союзников, указывая, что в США были также серьезные расовые проблемы сегрегации, Джим Кроу, индейские резервации, японские лагеря для интернированных, а в СССР Сталин морил кулаков голодом.
Независимо от причины, усилия запятнать репутацию «доброй войны», по мнению Розенфельда, несколько нормализировали нацистов. Если союзники были немногим лучше, по этой точке зрения, может, нацисты были не так уж плохи?
И есть сами немцы. Розенфельд приводит многочисленные примеры в сферах науки, политики и массовой культуры, что немцы сбрасывают с себя роль устыдившихся граждан и теперь считают себя жертвами нацистского режима и советского «освобождения».
Наиболее интересная часть текста - когда Розенфельд углубляется в объяснения, как и почему Холокост потерял свое звание уникального явления, сам статус геноцида и «злейшего зла».
Один из наиболее значимых сдвигов произошел, когда распался Советский Союз. Восточноевропейские страны и их лидеры, свободные от ига Москвы, с готовностью объявили себя жертвами вдвойне: и нацистов, и Советов. При этом они не только умолчали о причастности их населения к нацистским преступлениям, но и сделали горе, которое принести нацисты евреям, за отсутствиям более уместного слова – менее исключительным.
Одной из наиболее значимых книг, посвященных теме широкомасштабного насилия в Восточной Европе, никак не относящегося к евреям, является работа Тимоти Снайдера «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным». Снайдер, как считает Розенфельд, включил в понятие «Холокост» все насилие, совершенное нацистами и СССР в тот период. Для Снайдера, пишет Розенфельд, «не убийство шести миллионов евреев, но убийство четырнадцати миллионов человек в «кровавых землях» на самом деле представляет собой центральное событие в «европейской истории». Мало того, что он сравнил Гитлера с другими лидерами, так еще и задался вопросом, был ли он хуже.
Холокост лишился и некоторой своей «уникальности», благодаря посвященным теме геноцида научным работам, которые, по иронии судьбы, вероятно, обязаны своим возникновением самому Холокосту. Ученые проводили параллели, например, между историей коренных американцев и Холокостом. Историк Дэвид Станнард утверждает, что «геноцид коренных американцев превысил или сравнялся с Холокостом и по числу убийств, и по стоящим за ним замыслом».
Другие видели в памяти о Холокосте барьер для современной гуманитарной интервенции. Саманта Пауэр, теперь посол США в ООН, в 1999 году написала эссе под названием «Страдать в сравнении». В нем Пауэр размышляет об уподоблении Холокоста и геноцидов, происходящих сегодня в мире. «После того, как Холокост стал рамкой, через которую мы смотрим на другие убийства, он может слишком легко стать потолком, - пишет она. – Когда мы понимаем, что сегодняшние преступления «не совсем похожи» на те, что совершались в период Холокоста, мы слишком быстро успокаиваем себя тем, что «ситуация не так уж и плоха».
Здесь еще, конечно, замешана связь между Холокостом и созданием государства Израиль. Некоторые, например, премьер-министр Биньямином Нетаньяху, считают, что «если бы государство Израиль было создано вовремя, Холокоста бы не было». На другом конце спектра находится знаменитый контрфактист, отрицатель Холокоста Дэвид Ирвинг: «Без Гитлера государство Израиль, вероятно, не было бы сегодня таким, какое оно есть сейчас, так что в этом, вероятно, он стал самым большим другом евреев». Другие напрямую связывают «уникальность» Холокоста с сионизмом, в том числе Норман Финкельштейн, который заявил, что «уникальные страдания дают уникальное право». Независимо от оправданности ассоциации Холокоста и израильской внешней политики, поляризационная позиция Израиля тоже оставила свой отпечаток на наследии Холокоста.
Да, политические сдвиги сместили фон, на котором рассматривается Вторая мировая война и специфичность нацистов. То же самое можно сказать и о непреходящем вопросе современного геноцида. Розенфельд поясняет, что традиционные моральные рамки, через которые рассматривалась Вторая мировая война, исчезли.
Розенфельд убедительно объясняет, что на протяжении всех этих лет взгляды на Холокост и нацистов изменились. Однако он не смог убедить нас в том, что образ Гитлера как-то смягчился из-за его вездесущности в популярной культуре. «Чрезмерное использование нацистского наследия для тенденциозных целей грозит истощением значительной части его исторической самобытности и превращением его в пустышку», - пишет он. Самое спорное слово в этом предложении – «грозит».
Повсеместность Гитлера, даже в качестве мема, не обязательно означает, что фюрера уже не считают самым ужасным монстром 20-го века. Контрафактивные исторические фильмы «что если», может, безвкусица и чушь, но они не предвещают обесценивание персонального «наследия» Гитлера. И то, что каждого мирового лидера в какой-то момент неизбежно называют Гитлером, не означает, что его образ стал мейнстримом. Привязка к Гитлеру предполагает прямо противоположное - что люди все еще считают его воплощением зла.
