Задавались ли вы вопросом, что происходит в ценностно-смысловом универсуме, говоря словами философа Крымского, или в культурном поле, по выражению знакомого доморощенного философа, современного искусства; куда все сдвинулось и движется за последний век и отчего все так, а не иначе? Как произошло, что поэзия, певшая о Лорелее и Прекрасной Незнакомке, о звезде Маир и Ариадне, вдруг (а, скорее, не вдруг) заговорила на языке улицы, удивляя переменой белоснежных риз на грязное нижнее белье, а пуще – голизною: вывороченностью нутра, обнажением всех глубин преисподней подсознания в своем экстремальном проявлении, а в более спокойном регистре – обытовлением, прозаизацией любых идей и явлений. Произошло резкое, как при обвале, падение этическо-ценностного подхода к созданию произведений; стиль, у крупнейших русских писателей игравший роль подчиненную, служивший лишь средством оформления и фиксации сердечного стона-выкрика самого сокровенного, наболевшего, превратился в самодовлеющую ценность, причем интересно заметить, что в поэзии, например, все рассуждения о стиле не способны были прикрыть собою упадок поэтической техники. Почему изумительную техническую изощренность поэзии конца 19-начала 20 веков, филигранное мастерство, разнообразие поэтических форм у таких поэтов, как В. Брюсов или М. Лозинский, Ф. Сологуб или А. Белый, сменили обыкновенная неряшливость и произвол? Гармония уступила место дисгармонии, возвышенное подавлено низменным, безобразное теснит прекрасное, поэтика произведений, их дух разнятся настолько, насколько шампанское отличается от прокисшего кваса или закат от моргающего люминесцентного освещения. Вам нужны примеры? Пожалуйста!
Н. Медведева из альманаха «Черновик» Нью-Йорк, 1989 г., стр. 150: «девочка колесиком крутится/Песенки петь учится/Ушастики в венах веночках, ой легко/Яблочки от яблони недалеко/Неужели и эта дерьмо?»
Там же: Волхонский, Мюнхен, стр. 144. Стихотворение «Старая Крыса»:
«Обнюхала колоду,/Обумала вопрос,/Облезлый мажет медом/Облизывает хвост».
Увы, трагедия сдана в архив, где пылится рядом с плащом Гамлета и шлемом Агамемнона. Лирические герои превратились в лилипутов, неотличимых одни от другого; персонажи рассказов сливаются в одну сплошную серую массу и заземлены настолько, что, кажется, их притягивает к земле удвоенная сила пошлости. В искусстве правит бал вседозволенность. В поэзии подобная всеядность привела к падению поэтической культуры, размытости критериев, отсутствию строгости к отбору слова и самой структуре стиха, не говоря уже о минимальном уважении к читателю. Я не против поэтической вольности, но если эта вольность творчески мотивирована, органично слита с художественной тканью и непредставима вне ее. Оговорюсь – речь о тенденции, а не о всеобщем законе.
Не спорю, есть те, кто занимается поэзией, а не версификаторством, но я говорю о тенденции моды, духовном мироощущении художников, произведения которых создают ощущение распада, пустоты, гнили, безысходности, а герой деиндивидуализирован и разукрупнен.
Распахнутость и прямота поэтического самовыражения, исповедальность, тысячелетиями присутствовавшие в поэзии со времен псалмов Давида и Овидия, как будто покидают современную поэзию и на их место приходят ирония, нарочитая или ненарочитая холодность, отсутствие поэтического (а, может, и человеческого?) чувства. Свойственная английской поэзии, как и английскому характеру, сдержанность была восторженно (нечаянный парадокс!) воспринята И. Бродским и привита им на древо современной российской поэзии. Поэзия, как живой организм, обладает огромной восприимчивостью, поэтому пошла «цепная реакция» и мало кто из современных поэтов избежал влияния поэтики Бродского. Для этого надо обладать или сверхсамобытностью, или сверхглухотой. Непреложен факт его авторитетного присутствия в победном шествии постмодернизма и торжестве андеграунда. Наследники чаще всего эксплуатируют какую-либо одну черту, вырвав ее из контекста необъятного поэтического арсенала Бродского, и тем самым неминуемо проигрывают, как всякие эпигоны. Один, пытаясь подражать философичности Бродского, громоздит ребус на ребусе, при это не обладая ни метафоричной образностью, ни оригинальностью мышления, ни иными достоинствами кумира. Стихи другого становятся реестром увиденного и услышанного. Нудный перечень превращается в зарифмованную или ритмизованную прозу, при этом поэт якобы имитирует умение Бродского ценить и выделять художественные детали. Кто, завидя пристрастие Бродского к сленгу, щеголяет залихватски матерком, подменяя ругательствами и эвфемизмами свойственные объекту подражания юмор и иронию. И тем не менее... Я бы не стала сводить к заслугам одной, пусть и гениальной личности, метаморфозы образного строя художественных произведений. На мой взгляд, тому есть более глубинные и глобальные причины, корни которых надо искать не только в российском, но и в общемировом культурном процессе, истории двадцатого века, метаморфозах мировоззрения и мироощущения наших современников, сдвигах в общественном сознании.
Глобализация духовной культуры, фантастически ускоренная неукротимым развитием технологии, привела к мозаичной пестроте и расширению спектра культурной восприимчивости современного человека. Плюрализм во мнениях, обеспеченный гигантски возросшей демократизацией стран Запада, проявляет себя в искусстве и литературе, вкусовых предпочтениях и моде, словом, во всех аспектах пространства культуры. Мультикультурализм вошел в духовную атмосферу, обрел будничное содержание. Все это, будучи прогрессивным явлением в целом, одновременно снизило критериальный порог оценки художественных произведений – еще одно свидетельство противоречивости мира. Приведу нехитрый пример. Герои американской детской образовательной передачи «Улица Сезам» (Sesame Street) не потому ли маленькие лохматые уродцы, что авторы этих передач хотят внушить самым маленьким детям, буквально с младенчества, что внешность не имеет никакого значения, будь ты синим или зеленым, огромным или неуклюжим, - ты все равноценен и важен, ты уникален? Прекрасный посыл, не правда ли? Но, как у всего и вся, и здесь существует оборотная сторона медали, которая заключается в том, что эстетизация безобразного приходит на смену эстетизации прекрасного, простите за высокопарность. То же замешательство и в оценке многих современных произведений: если все прекрасно и все интересно, все добавляет краски в мозаику бытия, то где критерии, по которым можно отличить кич от произведения настоящего искусства?
Социально-исторические катастрофы двадцатого века (Холокост, две мировые войны, тоталитарные режимы – список можно продолжить) наложили неизгладимый отпечаток на художественной сознание. Зачастую художник огораживается психологическим барьером, блокирует страшную реальность, надевая на себя маску бесчувственного клоуна, дабы тем самым снискать большую популярность, ибо народ, устав от чернухи, ничего так не жаждет, как посмеяться. Некоторые художники откровенно убеждены, что иначе, как иронично, писать в нынешнее время и невозможно: только шутливые стихи, бряцание остротами нужны сегодня, а серьезная поэзия себя изжила.
Огромное влияние на современную духовную атмосферу оказала возрастающая секуляризация духовной жизни, ослабление религиозного влияния (хотя в России в последние годы религия вошла в моду) на формирование личности и ее жизненный путь, сексуальная революция и психоанализ, вызвавший огромный, до сих пор не исчерпанный интерес к глубинам подсознания. Художник научился показывать человека обнаженным, как будто просвеченным со всех сторон мощной современной медицинской аппаратурой, но выиграло ли искусство от этого? Можно находиться в русле модного направления и создавать бездарные произведения, а можно быть эклектиком или приверженцем доброго старого реализма и создавать шедевры. Возможно, генеральная линия эстетики пролегает именно в смешении жанров, художественных направлений. Пусть так, смиримся с неизбежностью, как смиримся с мрачным взглядом на мир и отказом от поисков эстетического идеала. И, тем не менее, существуют непреложные законы эстетического творчества. Искусство тогда является искусством, «когда строку диктует чувство», как у Б. Пастернака, или «когда строки пишутся кровью», по выражению А. Платонова. Искусство тогда является искусством, когда оно создает свой неповторимый мир, заставляет нас увидеть и прочувствовать то, что возникает из небытия благодаря воле художника и становится реальностью, как тургеневские девушки или Анна Каренина.
Все дело в мере таланта и в умении создать новый, свой мир. А остальное, как говорится, от лукавого.
